– Про патрикия твоего я ведаю, Леонтием его кличут. Я так думаю, это тот, что в Царьграде за нами призирал и коего видел я с тобою под Авидосом. Сказывай далее.

– Много же ты ведаешь, Мечеслав. Знать, не стоит тебе более на свете жить, – ответил Злат. – И не будешь! Но все было бы по-доброму, да прознал про мои дела Стефан через своих высокородных друзей. Тебе он тоже сказать пытался, я помешал разговору вашему, а потом битва за битвой, не до таких разговоров нам стало. Но патрикия Леонтия сразу же уведомил, кто есть Стефан и откуда он. А сам решил посечь его в бою под Авидосом, боялся, что он вернется к разговору обо мне. Но случилось так, что вместо него зарубил я мятежного воина и вроде как спас Стефана, потому, наверное, он и смолчал обо мне.

– Вот оно, значит, как было… – проговорил Мечеслав.

– Леонтий же брать его под стражу не стал, – продолжил Злат, не обращая внимания на слова Мечеслава, – страшился потревожить рать русскую, что победу базилевсу добыла, но в Царьграде выведал, кого Стефан навещает и с кем совет держит. Ну а как время настало, Леонтий донес обо всем базилевсу, принял Стефан кару по делам своим.

– Ах, ты…! – подался в его сторону Мечеслав.

– Охолонь, радимич, не все еще молвил! Сахамана тоже не я жизни лишил. Он сам на свою смерть наскочил. Стояли мы с Леонтием недалече от стана у самого брода, дела наши обговаривали, а тут он невесть откуда явился, знать, к вам путь покороче изыскивал. Меня признав, за оружие взялся, кинуться хотел, тогда Леонтий в спину мечом его ударил да в реку сбросил, – закончил Злат свой рассказ. – А теперь уходи прочь, покуда жив, иначе за другами своими последуешь! Иди, мешать не стану! – вдруг вскричал Злат.

– Мыслю, неспроста ты меня отпускаешь, не иначе опять подлость задумал. Эх, Златобор, зависть, злоба и жадность помутили твой разум, оттого позабыл ты, сколь раз спасали мы тебя от гибели неминучей, – сказал с укором Мечеслав.

– Ежели бы не помнил я добра, то давно бы вас со свету изжил! Плату за ваши жизни я от Смидки-варяга получил, не зря он мне столько лет снился, требовал обещание выполнить. А покаяться я хотел пред вами, когда вы меня из пропасти вызволили, да посмеялся надо мною Орм! За то, видать, и поплатился жизнью! И ты поплатишься, ежели не уйдешь, меня ведь искать будут, – произнес Злат, лицо его побледнело от злости.

– Не будут; перед тем как покинуть стан, молвил я всем, что ты со мной на Русь подался! Так что не будет тебе прощения! Настало твое время за все ответ держать и за измену: и за смерть другов моих, – сказал спокойным голосом Мечеслав, приближаясь к Злату. Злат с проворством, которого не ожидал от него Мечеслав, бросился на радимича. Мечеслав едва успевал уворачиваться и отбивать сыпавшиеся один за другим удары. А рука у киевлянина была крепкая, но и Мечеслав был не юнец безусый, и вскоре Злат, тяжело дыша, отскочил от Мечеслава. Радимич шагнул к нему. Злат попытался нанести колющий удар. Как молния сверкнул в воздухе меч Мечеслава, длань Златобора с зажатым в ней мечом упала на траву, орошая ее красными сгустками крови. Злат вскрикнул, посмотрел безумными глазами на кровоточащий обрубок, стал пятиться, споткнулся о корень дерева, торчавший из земли, упал. Полный спокойствия, к нему неторопливым шагом подошел Мечеслав с окровавленным мечом.

– Это за Сахамана! – промолвил он.

– Пощади! Пощади меня, Мечеслав, не лишай живота, я отдам тебе все, что имею! Прости! Прости меня! – кричал Злат.

– Ты даже умереть не можешь, как воин, а ведь в тебе русская кровь течет, и в битвах ты средь первых был, смерти не боялся, али богатства нажитого тебе жаль! Будь до конца воем. Встань!

Злат поднялся на ноги и, глядя на Мечеслава горящими глазами, растягивая слова, сказал:

– Верши свой суд, Мечеслав! – его голова склонилась. Меч взлетел вверх, на миг рука Мечеслава дрогнула, но затем карающее железо стремительно стало опускаться вниз.

– Это за Стефана! – прошептал радимич.

«Опять кровь! Это последняя!» – глядя на свой окровавленный меч, подумал Мечеслав. Взобравшись на вороного, взяв за повод коня Злата, Мечеслав выехал на дорогу, ощущая в душе пустоту и холод.

Глава пятая

День близился к своему завершению, сумерки быстро сгущались. Горы, скалы, редкие деревья, камни принимали причудливые образы и очертания. Черной таинственной фигурой казался в этом царстве темноты скачущий по горной дороге на вороном коне Мечеслав. Чуть позади скакал в поводу заводной, груженный поклажей. Мерно цокали конские копыта, пели свои ночные песни цикады, где-то покатился со склона камень, испуганно заухала неизвестная Мечеславу птица, внизу в лощине завыли волки. Из-за уперевшейся в темнеющее небо черной горы выкатилась похожая на круг сыра луна. Мечеслав поторапливал коней в надежде отыскать пристанище, пока черноокая девица-ночь окончательно не успела воцариться в этих местах. Чуткий слух Мечеслава уловил впереди крики и голоса людей. Разглядеть в потемках, что там происходит, было невозможно, к тому же небольшая скала, росшие у дороги деревья и кустарник закрывали обзор. Заставив коней идти шагом, Мечеслав осторожно выехал из-за поворота и увидел две запряженные волами груженые повозки, перегородившие дорогу. Около них, понурив головы, стояли пятеро монахов, а их окружили человек десять разнообразно одетых и вооруженных людей. Трое, оттолкнув монахов, заступивших им дорогу, полезли в одну из повозок, раскидывая и разглядывая вещи, находившиеся там.

«Тати! – подумал Мечеслав. – Решили монахов ограбить!»

Привязав заводного коня к дереву, Мечеслав выхватил меч и ринулся на разбойников. От неожиданности грабители рассеялись, но, разглядев, что всадник один, подступили к нему. Мечеслав накинулся на них, сбивая лиходеев конем и нанося им плашмя удары мечом. Вот уже трое из них, оглушенные, пали на землю, еще двое бежали, скрывшись в темноте среди камней, остальные попятились, страшась меча Мечеслава. Казалось, еще немного, и побегут злодеи, пытаясь избежать заслуженной кары, но жестокий удар в голову свалил его с коня. Мечеслав попытался встать. Кто-то из разбойников стукнул его дубиной по ногам, со всех сторон посыпались удары, в глазах у Мечеслава потемнело, и он, теряя сознание, упал на камни…

Мечеслав открыл глаза. Маленькая темная келья едва освещалась восковой свечой, воткнутой в светец, который стоял на грубо сколоченном деревянном столике. Здесь же был заботливо оставлен кем-то небольшой глиняный кувшин. Мечеславу захотелось пить, но сил дотянуться до питья ему не хватило, резкая боль в ногах откинула его назад на ложе. Капельки пота проступили на лбу. Он посмотрел вверх, из темного угла на него взирал лик. Икона была старая, краски на ней местами стерлись и поблекли, но глаза казались только что написанными, и было в них что-то особенное, как и во всем образе. Мечеславу показалось, что они живые. Они заглядывали внутрь, проникали в мысли, пытаясь распознать его душу, его сущность, его чаяния. Мечеслав прикрыл веки, в голове стоял гул, мысли путались, тупая боль терзала затылок. Он потрогал голову, на ней была повязка.

«Кто-то позаботился обо мне, снова попались на моем пути добрые люди», – подумал Мечеслав, вспоминая схватку с разбойниками. Приоткрыв глаза, Мечеслав вновь увидел устремленный на себя взгляд с иконы.

Открылась дверь, в келью, пригнувшись, вошел монах в черной рясе. Он был высок ростом, его бледное лицо обрамляла черная с проседью борода, выразительные карие глаза глянули на Мечеслава. Лицо монаха было чем-то схоже с образом на иконе, да и сам он показался Мечеславу знакомым. Приглядевшись, радимич вспомнил, где видел эти запоминающиеся глаза. Это было в тот год, когда убили Сахамана. Мечеслав вспомнил битву с болгарами, их разгром, базилевса, царя Романа, ослепленных перед ним пленников и вступившегося за них священнослужителя, навлекшего на себя гнев императора. Да, это был он. Годы слегка изменили его внешность, но глаза остались те же, Мечеслав узнал их. А может, он обознался, и это не тот опальный монах? Но спрашивать о том не стал, боясь причинить человеку боль. Люди не любят вспоминать свои унижения.